Теперь, когда мы обошли всю ионийскую философию, что вела начало от
Фалеса, и упомянули в ней всех, кто достоин упоминания, перейдем к философии
италийской, которой положил начало
Пифагор, сын Мнесарха – камнереза, родом самосец (как говорит Гермипп) или
тирренец (1)
(как говорит Аристоксен) с одного из тех островов, которыми завладели
афиняне, выгнав оттуда тирренцев. Некоторые же говорят, что он был
сын Мармака, внук Гиппаса, правнук Евтифрона, праправнук Клеонима, флиунтского
изгнанника, и так как Мармак жил на Самосе, то и Пифагор называется
самосцем.
Переехав на Лесбос, он через
своего дядю Зоила познакомился там с Ферекидом. А изготовив три серебряные
чаши, он отвез их в подарок египетским жрецам. У него были два брата,
старший Евном и младший Тиррен, и был раб Замолксис, которого геты почитают Кроносом и приносят ему жертвы (по словам
Геродота(2). Он был слушателем, как сказано(3), Ферекида Сиросского,
а после смерти его поехал на Самос слушать Гермодаманта, Креофилова
потомка(4), уже старца. Юный, но жаждущий знания, он покинул отечество
для посвящения во все таинства, как эллинские, так
и варварские: он появился в Египте, и Поликрат верительным письмом
свел его с Амасисом, он выучил египетский язык (как сообщает Антифонт
в книге «О первых в добродетели»), он явился и к халдеям и к магам.
Потом па Крите он вместе с Эпименидом спустился в пещеру Иды, как и
в Египте в тамошние святилища, и узнал о богах самое сокровенное. А
вернувшись на Самое н застав отечество под тиравпией Поликрата, он удалится
в италийский Кротон; там он написал законы для италшщев и достиг у них
великого почета вместе со своими учениками, числом до трехсот, которые
вели государственные дела так отменно, что поистине это была аристократия,
что значит «владычество лучших».
О себе он говорил (по словам Гераклида Понтийского), что некогда он
был Эфалидом и почитался сыном Гермеса; и Гермес предложил ему на выбор
любой дар, кроме бессмертия, а он попросил оставить ему и живому и
мертвому память о том, что с ним было. Поэтому и при жизни он помнил
обо всем и в смерти сохранил ту же память. В последствии времени он
пошел в Евфорба, был ранен Менелаем(5); и Евфорб рассказывал, что он
был когда-то Эфалидом, что получил от Гермеса его дар, как странствовала
его душа, в каких растениях и животных она оказывалась, что претерпела
она в аиде и что терпят там остальные души. После смерти Евфорба душа
его перешла в Гермотима, который, желая доказать это, явился в Бранхиды
и в храме Аполлона указал щит, посвященный богу Менелаем, – отплывая
от Трои, говорил он, Менелай посвятил Аполлону этот щпт, а теперь он
уже весь прогнил, оставалась только обделка из слоновой кости. После
смерти Гермотима он стал Пирром, делосским рыбаком, и по-прежнему все
помнил, как он был сперва Эфалидом, потом Евфорбом, потом Гермотимом,
потом Пирром. А после смерти Пирра оп стал Пифагором и тоже сохранил
память обо всем вышесказанном.
Некоторые говорят вздор, будто Пифагор не оставил ни одного писаного
сочинения. Но сам физик Гераклит чуть не в голос кричит: «Пифагор,
сын Мнесилоха, превыше всех людей занимался изысканиями и, собрав эти
сочинения(6), создал свою мудрсть, свое многознание, свое дурнописание».
Так он судит потому, чго сам Пифагор в начале сочннения «О природе»
пишет: «Нет, клянусь воздухом, которым дышу, клянусь водой, которую
пью, не приму я хулы за эти слова...» В действительности же Пифагором
написаны три сочинения – «О воспитании», «О государстве» и «0 природе».
А сочинение, приписываемое Пифагору, принадлежит Лисиду, тарентинскому
пифагрейцу, который бежал в Фивы и был учителем Эпаминонда. Далее,
Гераклид, сын Сарапиона, в «Обзоре Сотиона» утверждает, что Пифагор
написал, во-первых, книгу в стихах «О целокупном», во-вторых, «Священное
слово», которое начинается так:
Юноши, молча почтите вниманием это вещаиье…
в-третьих, «О
душе», в-четвертых, «О благочестии», в пятых, «Элофал, отец Эпихарма
Косского», в шестых, «Кротон» и другие произведения; но «Слово о таинствах»
написано Гиппасом, чтобы опорочить Пифагора, и многие сочинения Астона
Кротонского тоже приписываются Пифагору. Далее, Аристоксен утверждает,
что большая часть этических положении взята Пифагором у Фемистоклеи,
дельфийской жрицы; а Ион Хиосский в «Триадах» утверждает, будто кое-что сочиценное он приписал
Орфею. Ему же, по рассказам, принадлежат «Копиды», которые начинаются:
«Ни перед кем не бесстыдствуй…»
Сосикрат в «Преемствах» говорит, что на вопрос Леонта, флиунтского
тиранна, кто он такой, Пифагор ответил: «Философ», что значит «любомудр».
Жизнь, говорил он, подобий игрищам: иныеприходят на них состязаться,
иные – торговать, а самые счастливые – смотреть; так и в жизни иные,
подобные рабам, рождаются жадными до славы и наживы, между тем как
философы – до единой только истины. Об этом достатчно.
В трех вышеназванных
сочинениях Пифагор вообще говорит вот что. Он запрещает молиться о себе,
потому что в чем наша польза, мы не знаем. Пьянство именует он доподлинною
пагубой и всякое излишество осуждает: ни в питье, ни в пище, говорит
он, не должно преступать соразмерности. О похоти говорит он так: «Похоти
уступай зимой, не уступай летом; менее опасна она весной и осенью, опасна
же во всякую пору и для здоровья нехороша». А на вопрос, когда надобно
слюбляться, ответил: «Всякий раз, как хочешь обессилеть».
Жизнь человеческую
он разделял так: «Двадцать лет – мальчпк,
двадцать – юнец, двадцать – юноша, двадцать – старец. Возрасты
соразмерны временам года: мальчик – весна, юнец – лето, юноша – осень,
старец – зима». (Юнец у него – молодой человек, юноша – зрелый муж.)
Он первый, по словам Тимея, сказал: «У друзей все общее» п «Дружба
есть равенство». И впрямь, его ученики сносили все свое добро воедино.
Пять лет они проводили в молчании, только внимая речам Пифагора, но
не видя его, пока не проходили испытания(7); и лишь затем они допускались
в его жилище и к его лицезрению. Кипарисовыми гробами они не пользовались,
потому что из кипариса сделан скипетр Зевса (об этом говорит Гермипп
во II книге «О Пифагоре»).
Видом, говорят, был он величествен, и ученикам и казалось, будто это
сам Аполлон, пришедший от гипербореев(8). Рассказывают, что однажды,
когда он разделся, у него увидели золотое бедро, а когда он переходил
реку Несс, многие уверяли, что она воззвала к нему с приветствием. И
Тимей (в книге I «Истории») пишет, что сожительницам мужей он давал
божественные имена, называя их Девами, Невестами и потом Матерями
(9).
Это он довел до совершенствава геометрию после того, как Мерид открыл
ее начатки (так пишет Антиклид во II книге «Об Александре»). Больше
всего внимания он уделял числовой стороне этой науки. Он же открыл и
разметку монохорда(10); не пренебрегал он и наукой врачевания. А когда
он нашел, что в прямоугольном треугольнике квадрат гипотенузы равен квадрату катетов, то принес богам гекатомбу(11) (как о том говорит
Аполлодор-считатель); и об этом есть такая эпиграмма:
В день, когда Пифагор открыл свой чертеж
знаменитый,
Славную он за него жертву
быками воздвиг (12).
Говорят, он первый стал держать борцов на мясной пище, и первого срединих – Евримена (так утверждает Фаворин в III книге «Записок»), между тем как раньше они укрепляли тело сухими смоквами, мягким сыром и пшеничным хлебом (как сообщает тот же Фаворин в VIII книге «Разнообразного повествования»).
Впрочем, некоторые утверждают, что такое
питание установил не философ Пифагор, а какой-то Пифагор-умаститель,
ибо философ запрещал даже убивать животных, а тем более ими кормиться,
ибо животные имеют душу, как и мы (такой он называл предлог, на самом
же деле, запрещая животную пищу, он приучал и приноравливал людей к
простой жизни, чтобы они пользовались тем, что нетрудно добыть, ели
невареную снедь и пили простую воду, так как только в этом – здоровье
тела и ясность ума). Разумеется, единственный алтарь, которому он поклонялся,
был делосский алтарь Аполлона-Родителя,
что позади алтаря, сложенною из рогов(13), – ибо на нем приносят лишь
безогненные жертвы: пшеницу, ячмень и лепешки, а жертвенных животных
– никогда (так говорит Аристотель в «Государственном устройстве делосцев»).
Говорят, он первый заявил,
что душа совершает круг неизбежности, чередою облекаясь то в одну, то
в другую жизнь; первый ввел у эллпнов меры и веса (так говорит
Аристоксен музыковед); первый сказал, что Геспер и Фосфор – одна и та
же звезда (так говорит Парменид) (14).
Он внушал такое удивление, что даже ближних его называли вещатлями
божьего гласа(15); сам же он в своем сочинении утверждает, что вышел
к людям, пробыв двести семь лет (16) в аиде. Вот почему его держались
и к речам его сходились и луканы, и невкетии, и мессапы, и римляне(17).
Учение Пифагорово невозможно
было узнать до Филолая: только Филолай обилродовал три прославленные
книги, на покупку которых Платон послал сто мин (18). И вот на ночные
его рассуждения сходилось не менее шестисот слушателей, а кто удостоивался
лицзреть его, те писали об это домашним как о великой удаче. В Метапонте
дом его назвали святилищем Деметры, а переход при нем – святилищем Муз(19)
(так пишет Фаворин в «Разнообразном повествовании»).
И остальные пифагорейцы гворили, что не все для всех молвится (как
пишет Аристоксен в Х книге «Воспитательных законов»; там же он сообщает,
что пифагореец Ксенофил на вопрос, как лучше всего воспитывать сына,
ответил: «Родить его, в благозаконном госупарстве») Многих и других
по всей Италии сделал Пифагор прекрасными и благородными мужами, например
законодателей Залевкаи Харонда, ибо велика была сила его дружбы, и кода
он видел человека, знакомого с его знаками, то принимал его тотчас в
товарищи делал себе другом.
Знаки(20) у нею были такие: огонь ножом не разгребать; через весы
не переступать; на хлебной мере не сидеть; сердце не есть; ношу помогать
не взваливать, а сваливать(21); постель держать свернутой;
изображения бога в перстне не носить, горшком на золе следа не оставлять;
малым факелом сиденья не осушать; против солнца не мочиться; по неторным
тропам не ходить(22); руку без разбора не подавать; ласточек под крышей
нё держать; кривокогтых не кормить; на обрезки ногтей и волос не наступать
и не мочиться, нож держать острием от себя; переходя границу, не оборачиваться.
Этим он хотел сказать вот что. Огонь ножом
не разгребать – значит, во владыках гнев и надменный дух пе возбуждать.
Через весы не переступать – значит, равенства и справедливости не преступать.
На хлебную меру не садиться –значит о нынешнем и будущем заботиться
равно, ибо хебная мера есть наша дневная пища. Сердца не есть – не
подтачивать душу заботами и страстями. Уходя на чужбину, не оборачиваться
–расставаясь с жзнью, не жалеть
о ней и не обольщаться ее усладами. По этому же подобию истолковывается
и остальное, чем нет надобности останавливаться.
Более же всего заповедовал оп не есть краснушки, не есть чернохвостки,
воздерживаться от сердца и от бобов, а иногда (по словам Аристотеля)
гакже и от матки и морской ласточки(23). Сам же он, как повесгвуют некоторые,
довольствовался только медом или сотами или хлебом, вина в дневное время
пе касался, на закуску обычно ел овощи вареные и сырые, а изредка –
рыбу. Одежда его была белая и чисгая, постельная ткань – белая
шерстяная, ибо лен в тех местах еще не стал известен. В излишествах
он пикогдд не был замечен – ни в еде, ни в любви, ни в питье; воздерживался от смеха и всяких потех,
вроде издевок и пошлых рассказов; не наказывал ни раба, ни свободного,
пока был в гневе. Наставление он называл «напрямлением»(24). Гадания
совершал по голосам, по птицам, но никогда по сжигаемым жертвам, разве
что по ладану; и живых тварей никогда не приносил в жертву, разве что
(по некоторым известиям) только петухов, молочных козлят и поросят,
но никак не атнцев. Впрочем, Аристоксен уверяет, что Пифагор воздерживался
только от пахотных быков и баранов, а остальных животных дозволял в
пищу.
Тот же Аристоксен говорит (как уже упоминалось(25), что учение
свое он воспринял от Фемистоклеи Дельфийской. А Иероним говорит, что
когда Пифагор сходил в аид, он видел там, как за россказни о богах душа
Госиода стонет, прикованная к медному столбу, а душа Гомера повешена
на дереве среди змей, видел и наказания тем, кто не хотел жить со своими
женами; за это ему и воздавали почести в Кротоне. И Аристипп Киренский
в книге «О физике» говорит, будто Пифагором его звали потому, что он
вещал истину непогрешимо, как Пифия(26).
Ученикам своим,
говорят, он предписывал всякий раз, входя в свой дом, повторять:
Что я свершил?
И в чем согрешил?
И чего не исполнил?(27)
