Теперь вернемся к исследуемому тексту. Как выяснилось,
в редакции Б "Сказания о Тихвинской Одигитрии" и реальные
числа, указывающие на временную соотнесенность событий,- 7, 5, 105
и 3 (количество пожаров), и возникающие в результате спекулятивных
операций с последними "мнимые" числа - 35, 21 и 15 - выступали
в контексте средневековой культуры как символически значимые, сакральные.
При этом исключительный интерес представляет ассоциативно связанное
с образом Богоматери, теологически семантизированное число 15, явленное
в означенном тексте в скрытой, зашифрованной форме. Если допустить,
что автор редакции Б действительно был знаком хотя бы с основами спекулятивно-мистической
математики (а прецеденты применения последней его современниками,
например Николаем Булевым, были) и мог при коррекции, уточнении-дополнении
старой хронологической версии, представленной в редакции А, иметь
в виду не только эстетические достоинства предлагаемого им нового
числового ряда, но и его сокровенный символико-богословский смысл,
доступный, очевидно, лишь немногим, сведущим в области каббалистической
метафизики чисел (а, скажем, средневековая христианская герменевтика
вообще, как известно, опиралась на традиции иудейско-каббалистического
толкования Священного писания); если также допустить вероятность знакомства
автора редакции Б с римско-католической культурой, в недрах которой
были особенно развиты символика и мистика числа (а возможностей для
такого знакомства в начале XVI в. было предостаточно), - если все
это допустить, и притом учесть продемонстрированный автором редакции
Б высокий уровень литературно-идеологического сознания (о чем свидетельствует
весь комплекс произведенных им изменений: идейная направленность,
сюжет, композиция, стиль текста и сами приемы обработки предания),
- то нельзя не прийти к заключению, что хронологическая версия редакции
Б - и группа соотнесенности событий (7-5-105-7), и группа дат (6891-6898-6903-7008-7015)
- не просто вторична по отношению к версии редакции А, но искусственна,
предумышленна и, следовательно, недостоверна. Но такой вывод, повторяем,
верен лишь в том случае, если допустить влияние всех вышеперечисленных
факторов на творческое кредо автора редакции Б.
Подтверждают сказанное, пожалуй, следующие факты.
Во-первых. Один из списков, содержащих редакцию А, - ИВ-414 - завершается
датой "лета 7007-го". Если эту дату принять за действительное
время составления архетипа редакции А (в год третьего пожара), а хронологическую
версию данной редакции: 5-5-114 (промежутки между пожарами) за изначальную,
соответствующую устному преданию, - то вот какое распределение событий
во времени получим: 7007-114=6893, 6893-5=6888, 6888- 5=6883, где
6893 - год второго пожара, 6888 - год первого пожара и 6883 - год
явления на Тихвине иконы и поставления первой церкви, или, в счислении
от Р. X., 1375 г. Но в этом году общественно-религиозная борьба в
Новгороде возросла до последней степени обострения, в этом году была
произведена первая в истории Новгорода казнь над еретиками-стригольниками,
отрицавшими наряду с прочими положениями ортодоксального православия
и иконопочитание; то был удобный момент для "чудесного явления"
богородичной иконы - как бы в опровержение еретических домыслов и
в подтверждение правоты ортодоксов.
Во-вторых. В рукописной традиции исследуемого Сказания бытовали довольно
путаные сведения относительно года построения на Тихвине каменного
храма. Так, согласно редакции Б (это самое раннее свидетельство),
он был поставлен в 7015 (1507) г., при великом князе Василии Ивановиче.
И надо признать, в большинстве выявленных списков памятника утверждается
то же. Но при этом, например, в одном из списков редакции Б говорится,
что "кирпичная" церковь была заложена "в лето 7008"
(1500) г. "повелением... Ивана Васильевича" 85. Некоторые
же списки, содержащие более пространные, чем А и Б, редакции, указывают
на 7005 (1497) г. А в Новгородской 3-й летописи статья о поставлении
"каменной" церкви помещена под 7023 (1515) г., и с этим
согласуются отдельные пространные тексты Сказания. Существовало также
и мнение, что постройка каменного собора в Тихвине началась в 7018
(1510) г.
Подобная разноголосица просто вынуждает относиться с недоверием даже
к наиболее фиксированному в рукописной традиции варианту - дате 7015
(1507), восходящей к большинству списков редакции Б.
В-третьих. Известно, что всякая древнерусская дата, обычно данная
в счислении от "сотворения мира", при переводе в счисление
от Р. X. могла иметь в восприятии средневекового книжника два значения:
если последний ориентировался на западноевропейскую традицию, то он
исходил из разницы между счислениями - в 5508 лет, а если он придерживался
древнерусской традиции, то исходил из разницы - в 5500 лет. Учитывая
это обстоятельство, рассмотрим дату 6883, которую мы получили путем
подсчета, взяв за исходную сохранившуюся в списке ИВ-414 (редакция
А) дату 7007. Удивительное совпадение: аналогом этой новой даты явления
иконы в счислении от Р. X., согласно западноевропейской традиции,
будет 1375 год, а согласно древнерусской - 1383 год. Но 1383 г. мы
получим и при переводе по-западноевропейски даты 6891, прямо указанной
в редакции Б и летописном рассказе. Столь же удивительный результат
возникает и при переводе даты 7007: ее западноевропейским аналогом
в счислении от Р. X. будет 1499 год, а древнерусским - 1507, т. е.
год, с которым также соотносится и зафиксированная в редакции Б дата
7015 (если перевести ее по-западноевропейски), - спорная, как показано
выше, дата построения на Тихвине каменного храма.
Таким образом, пары дат 6883-6891 и 7007-7015 оказываются номинально
тождественными; равнозначность этих дат возникает на почве их перевода
в счисление от Р. X.: следуя той или иной традиции, при этой простой
операции легко можно прийти к общему результату, получив даты 1383
и 1507. Но они являются крайними в редакции Б, так что весь комплекс
воспроизведенных здесь событий заключен между ними; кроме того, сами
эти даты связаны с наиболее значительными, важными событиями - явлением
иконы и закладкой первой церкви и построением каменного храма на Тихвине;
и при этом они посредством теософского или каббалистического сокращения
редуцируются в символически значимое число 15. Отсюда последнее как
бы обрамляет весь текст, энигматически выступая в начале и в конце
рассказа.
Имея в виду все три рассмотренных обстоятельства, особенно последнее,
не правомерно ли предположить, что автор редакции Б "сдвинул"
события во времени не просто в результате хронологической дезориентации,
но с преднамеренным расчетом? На такое он вполне был бы способен,
будь он хотя бы приверженцем, если не естественным носителем западноевропейской
культуры. А о последнем можно было бы думать, если все-таки допустить,
что в созданном им тексте действительно реализована мистика сакрально-символических
чисел. Но, приняв высказанное предположение, мы оказываемся перед
необходимостью выяснения конечных намерений автора редакции Б. В самом
деле, почему он обработал хронологию предания о Тихвинской иконе именно
так, а не иначе? Что он хотел этим сказать? Думается, можно ответить
в общих чертах на поставленный вопрос, если ориентироваться на специфику
средневекового мировоззрения.
Мы знаем, человеку средневековья окружающий мир являлся в двух планах,
из которых один - земной, временный и призрачный, - был лишь приближенным
образом и подобием другого - небесного, вечного и абсолютного божественного
архетипа. В силу этого конкретные исторические события не воспринимались
буквально, как нечто самоценное; их соотносили с промыслом божиим
и наделяли провиденциально-эсхатологическим значением. Земная жизнь,
будучи творением вечно действующих трансцендентных сил, заключала
в себе священную тайну божественной премудрости. К этой недоступной
и невыразимой тайне можно было только приблизиться, раскрыв сокровенно-энигматический
и символико-прообразовательный смысл сущего на земле, неизменно повторяющегося
в своем коловращении.
Но и сами факты земной жизни в сознании человека представали не иначе
как знаки и образы, связанные с действием и волеизъявлением Творца.
Причем их символическое истолкование не нуждалось порою даже в словесной
аргументации, поскольку аллегорическо-символический способ мышления
и изложения мыслей был единым для средневекового - в данном случае
христианского - общества Востока и Запада. Теоретические основы для
такого мировосприятия заложил еще Августин. И в соответствии с созданной
им историософской концепцией любой момент истории понимали как акт
божественного вмешательства в жизнь людей. Отсюда всякий исторический
факт представлял собой религиозную ценность, смысл истории видели
в обнаружении бога, а историческое время мыслилось как подчиненное
сакральному.
В свете сказанного становится попятным, что скрывается за хронологической
обработкой легенды о Тихвинской иконе, произведенной автором редакции
Б. Заключив описываемые события в определенные хронологические рамки,
распределив их во времени, он стремился при этом придать самим событиям
и их чередованию значение сакральной закономерности. Последнее подчеркивалось
двояким образом - с помощью математической эстетики, по правилам которой
был выстроен числовой ряд в тексте, и с помощью символики составивших
этот ряд чисел.
В системе Псевдо-Дионисия Ареопагита, чьи сочинения были широко распространены
в древнерусской письменности, символ выполнял три функции. Он мог
обозначать духовные сущности, возводить к ним человека и "реально
являть" мир сверхбытия на уровне бытия. Если внесенные в текст
редакции Б числа рассмотреть с точки зрения Псевдо-Дионисия в плане
их конкретной символико-функциоыальной нагруженности, то нетрудно
заметить поразительную продуманность в сочетании их символических
смыслов. Так, 3 - число божества, 7 - человеческое число, 5 - число
единения человека с богом, 105 - число, вобравшее в себя все три отмеченных
значения, число, в котором они слились воедино, но в то же время число,
мистически переходящее - как и три даты (6891, 7008, 7015), из которых
две наиболее важны для всей истории,- в число 15, символ Богоматери,
посредницы между небом и землей. И это - в произведении, пафос которого
сводится главным образом к прославлению богородичной иконы.
Итак, на основании всего сказанного можно считать, что автор редакции
Б в своем повествовании о Тихвинской святыне попытался с помощью сакральной
символики чисел донести до читателя не выразимую средствами простого
языка идею о сокровенном смысле явления иконы и последующих чудесах
и событиях. Видимо, подобная попытка не была случайной. Думается,
неизвестный нам книжник испытал сильное влияние распространившегося
на Руси в первой половине XVI в. увлечения мистицизмом, в частности
мистикой числа, которое, в свою очередь, возникло в результате заметного
воздействия католицизма на русскую культуру этого периода и, может
быть, в связи с напряженным ожиданием конца света, не утратившим еще
в те годы своей актуальности.
Но при таком выводе необходимо выяснить вопрос о том, насколько типичен
был литературный опыт составителя "Сказания о Тихвинской Одигитрии"
в редакции Б для древней русской литературы. К сожалению, пока неизвестен
какой-либо другой текст, представляющий собой полную аналогию данной
редакции в рассмотренном аспекте. Можно лишь отметить частично подобные
литературные факты. И прежде всего привлекает внимание "Повесть
о Темир-Аксаке", а конкретнее - история развития содержащегося
в ней эпизода о стоянии Темир-Аксака на Дону и его внезапном бегстве,
которое древнерусские книжники связывали с переносом из Владимира
в Москву иконы "Владимирской Богоматери". В ранних редакциях
Повести - А, Б (XV в.) и редакции Никоновского летописного свода (30-е
годы XVI в.) - рассказ об этом событии передается с различной степенью
распространенности.
Наиболее краткая версия содержится в редакции Б (основной текст в
Ермолинской летописи). Здесь сообщается, что Темир-Аксак, простояв
"на едином месте две недели", вдруг, охваченный страхом,
"отъиде в землю свою" в тот самый "день и час",
когда "прииде на Москву икона Пречистыя". Составитель же
редакции А (основной текст в Софийской 2-й летописи) не только более
многословен, но и более точен. По его утверждению, Темир-Аксак простоял
на Дону не две недели, а все "15 дний"; при этом, рассказывая
о выносе иконы из Владимира, он подчеркивает число дня выноса: последний
состоялся не просто в праздник Успения Богородицы, но именно 15 августа.
Таким образом, на небольшом повествовательном пространстве число 15
оказывается дважды введенным в текст.
И это не могло не привлечь внимания. Во всяком случае, более поздний
книжник, составитель Никоновской редакции Повести, очевидно, придал
этому значение. Придерживаясь фактографии текста А, он усилил общую
мотивировку бегства Темир-Аксака. Идея о заступничестве Богоматери
выражена у него еще ярче, чем в редакциях А и Б. Согласно новой обработке
предания, Темир-Аксак бежал не только в 15-й день своего стояния и
не только в день сретения "Владимирской Богоматери" в Москве;
он бежал, устрашенный некоей "женой" - Богородицей, как
поясняет автор данной редакции, явившейся ему в этот день в сновидении
"с множеством воинства". Таким образом, число 15 прямо связано
здесь с Богоматерью и при этом выступает в контексте мистического
обоснования неожиданного, спешного бегства Темир-Аксака.
По мнению последнего исследователя литературной истории "Повести
о Темир-Аксаке", И. Л. Жучковой (к сожалению, это мнение еще
не высказано в печати со всей полнотой) , первичной следует считать
редакцию Б, а не редакцию А, как принято думать. Именно текст Б лежит
в основе текста А, который впоследствии был переработан составителем
редакции Никоновского летописного свода. Если данная точка зрения
подтвердится, то тогда история формирования Повести может быть рассмотрена
как прекрасная иллюстрация к истории формирования в сознании древнерусского
книжника ассоциативно-символической связи между числом 15 и образом
Богородицы.
Более близкую аналогию "Сказанию о Тихвинской Одигитрии"
в редакции Б можно усмотреть в литературной истории памятника псковской
литературы - "Повести о Святогорских иконах". Впервые о
чуде их явления глухо сообщает Псковская 3-я летопись под 7074 (1566)
г.: "...явися в Вороначщине, на Синичьих горах... проща именем
пречистые Богородицы...". Видимо, в начале XVII в. устные предания
об этом событии и, возможно, какие-то записи были переработаны в повесть.
Но, согласно свидетельству последней по всем известным спискам, "изволение
божие" произошло "в лето 7071" (1563). В этом году
некоему 15-летнему отроку Тимофею, "егда пасущу ему скоты",
явилась "икона богородицына" "Умиление" - сначала
на реке Лугвице, затем на Синичьей горе. Ровно через 6 лет, т. е.
в 7077 (1569) г., по пророчеству от иконы, на той же Синичьей горе
Тимофей (теперь ему, по расчету, 21 год) чудесно обрел икону Одигитрии
"пядницу", и ему в третий раз явилась "на воздусе"
икона "Умиления". По указу царя Ивана Васильевича (Грозного)
здесь заложили деревянную часовню, а когда она сгорела на праздник
Покрова в том же году, поставили каменную Успенскую церковь и устроили
монастырь.
Н. Серебрянский считал, что хронологическое расхождение между летописью
и повестью возникло в результате палеографической ошибки: при переписке
даты ЗОД (7074) цифра Д (4) могла быть спутана с похожей на нее в
скорописи цифрой А (I), и получилось ЗОА (7071).
Такое объяснение действительно убеждает. Однако, имея в виду все сказанное
выше о мистике чисел, можно иначе интерпретировать отмеченное расхождение.
Может быть, автор повести изменил дату явления преднамеренно, стремясь
ее числом указать на тайный смысл чудесных событий. В самом деле,
удивительно, что оба варианта новой даты первых двух явлений (7071-1563)
сводятся к числу 15, и герою в этот момент 15 лет, а оба варианта
даты третьего явления и основания монастыря (7077-1569) сводятся к
числу 21, и герою при этом 2.1 год. Как уже говорилось, числа 15 и
21 связаны с Богоматерью. Повесть же есть художественно-литературная
реализация ее культа.
Таким образом, если приведенное наблюдение правомерно, то, следовательно,
правомерна и аналогия "Святогорской повести" со "Сказанием
о Тихвинской Одигитрии". Отсюда, учитывая оба последних примера,
редакцию Б Сказания с ее мистико-символическим подтекстом вполне допустимо
считать относительно характерным для литературы первой половины XVI
в. явлением, рефлексы которого сохранялись, может быть, до XVII в.
Во всяком случае, не следует квалифицировать творческую направленность
составителя данного текста как уникально-единичный опыт, совершенно
выпадающий из общего направления, свойственного литературной практике
этого времени. Впрочем, окончательные выводы по проблеме "число
как значимый мастико-сймволический формант в древнерусском литературном
тексте" преждевременны. Необходим дальнейший поиск фактов и их
изучение в контексте внутренних и внешних фоновых структур.
(Статья Кириллина В.М. опубликована в книге -
"Естественно-научные представления Древней Руси"
М.: НАУКА,1988. С.76-111)
А. А. Турилов, А. В. Чернецов
К ИЗУЧЕНИЮ "ОТРЕЧЕННЫХ" КНИГ
История "отреченных" книг, отражающих "сокровенные
знания", представляет значительный интерес в контексте истории
культуры. Изучение "отреченных" книг, успешно начатое во
второй половине XIX в., было особенно плодотворным в работах, созданных
на рубеже двух столетий. В дальнейшем интерес к этой теме ослабевает,
и вот уже более 50 лет как отечественными учеными фактически не предпринимались
специальные исследования русских отреченных книг. Между тем до сих
пор далеко не исчерпаны не только спорные вопросы, связанные с этими
книгами, но и сам фонд текстов подобного рода, из которых далеко не
все введены в научный оборот.
Не все сочинения, осуждавшиеся русской церковью, названия которых
перечислены в индексах, обнаружены. Не всегда ясны и причины, по которым
та или иная книга включалась в индекс.
Нужна ли такая тема?!
